ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

«Даниэль Штайн» в Театре на Васильевском

Шесть  персонажей  спектакля  выходят  на  сцену  не  из-за кулис,  как   обычно,  а  изнутри  шести   безликих 
«дементоров» в длиннополых одеждах,  подвешенных над сценой.  «Выплюнув»  трёх женщин и трёх  мужчин, 
«дементоры»  переезжают  на  задний  план  и  там  покачиваются   весь  спектакль,  осуществляя  пресловутое 
memento mori.  Люди  же  бредут  каждый  к  своей  причудливой  металлической  конструкции – и  ноги их  по
колено  утопают в пепле. 

В  романе  Людмилы  Улицкой «Даниэль  Штайн,  переводчик»,  получившем  в прошлом  году национальную 
премию  «Большая книга»,   есть образ  еврейского   народа  как коллективного  Иова,  сидящего на пепелище, 
лишившегося детей, здоровья, имущества и смысла  существования.  Роман – лучшее,  что  написано  в начале
этого  века  о  проблеме   еврейской  идентификации.  Польский  режиссёр  Анджей   Бубень,   возглавляющий
последние  три  года  Театр на  Васильевском,  в национальные  проблемы углубляться,  по счастью, не стал и 
даже холокост  упомянул  по случаю.  Евреи в  его спектакле –  частный  случай человечества.  В нашумевшем 
романе его  заинтересовала  тема второго  пришествия. При этом роман,  собранный из дневниковых  записей, 
писем,   интервью,  газетных  выдержек,   объявлений,   etc,  –  это   игра   в   социологическое   исследование, 
доказывающее,  что  современное общество  Бога встретить  не  готово.  Пана Бубеня  общество волнует мало. 
Герои  помещены в идеальное  пространство  между  небытием,  из которого вышли,  и пеплом,  с которым  в 
итоге  смешаются.   Модель   мироздания  окутана   тягучей  медитативной  музыкой,  чтобы  звуки  улицы  не 
нарушили   чистоты  эксперимента.   Словом,   это   анти-«новая драма»,   попытка  чисто   интеллектуального
театра. 

Те  конструкции, что  каждому из героев соорудила художник  Елена  Дмитракова, –  это, как довольно скоро
выясняется, вещи, которых избранным шести героям (в романе – несколько десятков) не хватало для полного
счастья. У молодой  женщины Эвы (Татьяна Калашникова), рождённой в гетто и воспитывавшейся в  приюте,  
уголок с зеркальцем, косметикой, полочками  для приятных аксессуаров.  Её мать,  заслуженная коммунистка 
Рита  Ковач  (Наталья  Кутасова), сидевшая  при всех  режимах,  теперь  имеет  мягкое  кресло  под  японским 
фонариком,  на створках которого – её  немеркнущие  идеалы:  Маркс, Энгельс и Ленин. Фанатичный Гершон
Шимес (Михаил Николаев), отсидевший  в советском  лагере  «за самиздат»,  обитает  среди  книжных  башен. 
Авигдор Штайн (Игорь Николаев) – взрослый ребёнок с  мастеровитыми  руками  –  получил  универсальный 
верстак. Самолюбивый литовец Ефим Довитас (Артем Цыпин)  обрёл грезившийся ему православный приход
– его  «угол» сконструирован  из церковных  подсвечников.  А сердобольная внучка офицера Третьего рейха 
Хильда (Елена Мартыненко) живет среди фотографий евреев, которых  она спасла тем или иным  способом. 

Перехватывая на лету  текст друг у друга, актёры сражаются за зрительское сочувствие. Спектакль неминуемо 
превратился бы в  литературно-музыкальную композицию, кабы актёры по двум-трём штрихам не воссоздали
образы   мифологического  масштаба. Стоит увидеть  пушкинскую Наину  с нервным тиком,   какой выглядит 
коммунистка  Натальи  Кутасовой.  Или Снегурочку Островского, которую  Елена Мартыненко одним только
голосом  и мимикой превращает  в образец  женственности. Или то, каким нелепым,  детсадовским способом
скрывает сентиментальные слезы  совершенно диккенсовский отец  семейства, герой Игоря Николаева.
 
Настолько сильно и ёмко актёры в этом театре ещё не играли. 

Но  спектакль в  целом затеян  не ради них, а ради  седьмого персонажа,  он бродит между другими и создаёт
им совсем уж чудесные условия бытия: одних вывел из гетто,  другому подарил приход, третьей способность
любить, четвёртому воскресил (в фигуральном смысле) ребёнка, а тот не смог сохранить.  Писателю Улицкой 
чрезвычайно  важно, что  Даниэль  Штайн – католический священник,   пытавшийся  построить  неиудейскую 
церковь  в  Иерусалиме. В сюжете режиссёра Бубеня есть и условный Понтий Пилат, и условная Магдалина, и
Иуда,  но занимает  его  более всего  удивительная  природа  артиста Дмитрия  Воробьёва,   которую  тот  без 
особых  усилий   передает   своему  Штайну.  По сравнению  с  Мышкиным    Смоктуновского (из   спектакля 
Товстоногова   начала   60-х  годов),  который  хоть  и  виделся   современникам    «весной  света»  и  Сыном 
Человеческим, но был определенно не жилец, Штайн Воробьёва, наоборот,  довольно  цепок, жизнеспособен. 
Его  защита – отменное чувство юмора, позволяющее  свою жизнь  увидеть как добрый анекдот  и рассказать 
его  так,  чтобы  другие не могли  сдержать  как  минимум улыбки. Юмор  надежно   уравновешивает другую 
редкую способность – отчаянно посыпать  голову пеплом  при  виде  чужих  страданий.  Штайн Воробьёва и
Бубеня – человек, постигающий людей и ситуации  не через  собственные  амбиции, а напрямую. И Воробьёв 
– единственный,  кому  удалось, играя такое,  убедить  зрителей  в своём  полном  душевном  здоровье. Хотя
пробовали  –  и  наш  Евгений  Миронов,  и их  Мел  Гибсон.  Впрочем,  финальный вывод  от  этого  не  стал 
менее  мрачен. Одна  половина   человечества   не  готова  воспринять   «абсолютно   прекрасного  человека»
из-за собственной нетерпимости,  другая – защитить по причине патологического инфантилизма.